– Кен Адамс!
– Фрэнк Сиззи, – тонкие пальцы крепко обхватили широкую ладонь водителя.
– Ты слишком не похож на итальянца для такого католического имени, – слегка повернул направо голову Адамс.
– А ты слишком не рыжий для такого ирландского имени, – парирование было мгновенным.
– Да уж, с таким содержанием виски в крови, как у меня, – улыбнулся водитель, – из Ирландии меня бы выгнали с позором. Моя мать была ирландкой наполовину, но мой отец, на четверть норвежец, решил, что Кеннет будет подходящим именем для нового жителя этой космополитичной страны.
– А во мне итальянского только кьянти да лазанья за обедом, отец говорил, что Сиззи – искажённый вариант его польской фамилии, которую американцы не могли выговорить, впрочем, сам он этой фамилии вовсе не знал, потому что вырос сиротой.
– Сколь печально, столь же и типично для этой страны, – пожал Адамс плечами с безразличием, которому сам Пиррон бы позавидовал. – Как сама она состоит из пасты, пива, пудинга, бейгла, квашеной капусты, гуляша, и что там едят украинцы, так же и её население. Словно мелочная лавка, торгующая вперемешку разными кухнями, языками, традициями, культурами и бескультурьем.
– В мелочной лавке можно найти подлинные шедевры.
– А можно оказаться погребённым под горой бездарного мусора.
– Не станем отрицать подобной возможности. Однако не забудем и того, что оценка шедевральности и бездарности переменчива, словно погода в Англии, и бесспорный плюс лавки старьёвщика в том, что казавшееся прежде никчёмным вскоре может оказаться opus magnum всей эпохи.
Адамс бросил на своего нежданного попутчика взгляд одновременно одобрительный и заинтересованный:
– Что ж, сойдёмся на том, что лавка старьёвщика является местом, полным надежд и потенциальных шедевров, и Америка – безусловный шедевр в мире подобных лавок; и понадеемся избежать печальной участи оказаться погребёнными в бездарности, которой в выдающейся лавке должно быть столь же выдающееся количество.
– Отличное предложение, которое я полностью принимаю, – мягко улыбнулся Сиззи, – особенно касаемо надежд.
На смену этой беседе пришли несколько минут тишины, которые пассажир провёл, беззаботно нежась в кресле, покрываемый отрывистыми и пристальными взглядами водителя. Длинные нервные пальцы Сиззи постоянно двигались, словно крутили что-то невидимое, как пальцы шулера или карманника. На это беспокойное движение Адамс посмотрел наблюдательными глазами натуралиста, у которого намерения играть в карты столь же мало, как и ценностей в карманах. Всё остальное в облике человека на пассажирском сиденье едва ли могло что-то сказать о его занятиях или жизненном опыте – с одинаковым успехом он быть и деревенским бутлегером, и наркоторговцем, и джазовым музыкантом. Внешность человека в соседнем кресле была не более информативна, в противоположность своему спутнику, черты его лица лучились твёрдостью, говорившей об уверенности их носителя в себе самом и окружающем мире, и, если роль музыканта или наркоторговца была ему не к лицу, оно всё равно подходило к самому широкому спектру личностей и профессий: от военного или шерифа до сельского учителя или ремесленника. Обоих мужчин сложно было назвать красивыми, однако каждый из них имел некую привлекательность: Сиззи – живой и несколько беспокойной подвижностью тонких черт слегка бледного лица, Адамс же – спокойной и немного простоватой мужественностью человека, на которого можно положиться.
Недавно появившееся молчание, медленно перемещающееся в Dodge среди клубов каролинской пыли, погибло, не достигнув зрелости, прерванное голосом человека, ведшего эту тишину в потрёпанной машине:
– Кажется, здешние пустоши в это время года не самое очевидное место для пеших путешествий.
– Уверяю тебя, они и летом вовсе не хороши, – устало улыбнулся Сиззи. – Но путешествие моё деловое, и, хотя его не возбраняется совместить с приятным времяпрепровождением, здесь это действительно вряд ли удастся.
– И куда же ты направляешься? – спросил Адамс, не отрывая глаз от дороги.
– В общем и целом на юг, попытаюсь встретиться с одним человеком, это встреча может очень помочь в моём деле.
– Так нам по дороге – хотя я еду не куда-то, а скорее откуда-то уезжаю, и скорее намерен никого не встретить, но в общем путь мой тоже лежит на юг.
– Замёрз на севере? – с насмешливым участием спросил Сиззи.
– Отчасти, – не менее саркастически отвечал человек в байковой рубашке, – а отчасти просто решил сменить обстановку и попутешествовать, а ещё отчасти потому, что я не был на южном море со времён моей поездки в Корею, и мне интересно, будет ли отдых на море отличаться в мирное время.
– Так ты воевал? – с внезапным любопытством Сиззи повернул налево голову, и глаза его заблестели, словно у кошки, завидевшей добычу. – И убивать приходилось?
– Воевал я тоже скорее отчасти, – немного грустно ответил Адамс, – служил связистом, всю службу провёл на кораблях или в порту. Я и корейцев-то вблизи видел только тех, что были нашими союзниками. Хотя не думаю, что корейцы-коммунисты на вид чем-то отличаются от корейцев-республиканцев или корейцев-сторонников охлократии, если такие бывают.
– Ты хочешь сказать, что все остаются людьми независимо от взглядов, – подвижное лицо в пассажирском кресле вмиг стало непроницаемо-серьёзным, – или намекаешь, что все азиаты на одно лицо?
Адамс слегка оторопел от вопроса, и, повернув голову, глядел на своего спутника из-под полуприкрытых век:
– Ни то, ни другое. Или что-то среднее. Я думаю, что вера в коммунизм не вырастит у человека клыков и хвоста, так же, как и вера в демократические ценности не сделает его умнее или симпатичнее. Вообще же, демократия, коммунизм или религия всего чаще распространяются через общество и пропаганду, а не принимаются осознанным выбором. И мы бы скорее всего были бы коммунистами, живи мы в Китае или России, или мусульманами, приведись нам родиться в каком-нибудь Ираке или Судане. А какой-нибудь Пётр Гоголь из Москвы, родись он в Висконсине, выбирал бы между Айком и Эдлаем и боялся ракет Хрущёва. А азиаты не все одинаковые, хотя я так толком и не научился их различать. Но может, это дело практики.
– Может, практика тогда поможет отличать и комми от суннитского фундаменталиста.
– Вероятно, но едва ли мне предстоит значительный опыт в лицезрении тех и других, если только правительство не начнёт очередную войну, чтобы взять на свой счёт мою поездку в какие-нибудь экзотические страны.
– Полагаешь, страна и правительство ещё не устали от войн?
– Полагаю, – пожал плечами Адамс, – что страна и правительство вовсе не тождественны. Мой дед воевал в Первую мировую, мой отец – во Вторую, у меня была Корея, полагаю, что и на моих детей найдётся война с суннитами-коммунистами где-то в Месопотамии.
– Может, для каждого поколения американцев припасена своя война, – Сиззи явно получал удовольствие от этой беседы, нервное его лицо замерло в тёплой улыбке, сделавшись неожиданно мягким и привлекательным.
– Главное, чтобы для каждого поколения американцев был припасён и свой мир, – Адамс смотрел на дорогу немного погрустневшими глазами.
– А что же твоя война? Стрелять ведь тебе доводилось? – пытливые глаза впились в лицо водителя.
– Было дело, чтоб Garand не заскучал. Однажды в Пусане мы с моим приятелем Энди, Энди Уайтом, были в увольнительной, по форме и при оружии, сидели в маленьком баре в стороне от центра города. Мне нравится острота корейских блюд, но пиво у них дрянное. Там были и наши GI, и союзные корейцы, едва говорящие по-английски, из нас никто не знал корейский более, чем нужно, чтобы заказать еды и пива, но мы старались как-то изъясняться – жестами, рисунками, чуть не песнями; и всё это сопровождалось таким редким и ценным на войне чувством дома и безопасности, что в такие минуты мы были подлинно счастливы, забывая о войне, крови, о тысячетонных несущих смерть горах металла в порту, о том, что твой Garand не даёт тебе никакой защиты от корейской Arisaka, это было что-то вроде семейного торжества, с узкоглазыми парнями вместо родни и друзей, с лапшой вместо индейки и с соджу вместо клюквенного соуса. Конечно, моя служба в радиорубке не шла ни в какое сравнение с тем, что переживали ребята, уходившие в джунгли, полные змей и коммунистов, но для меня такие посиделки тоже были днями благодарения пузатым богам Азии за часы умиротворения и покоя. В один из таких вечеров наши с Энди чашечки соджу были прерваны на середине криками и стрельбой, доносившимися с улицы. Все повыскакивали наружу, передёргивая затворы – и GI, и корейцы; в зарослях, что были метрах в ста от нашего бара вниз по улице, было какое-то движение и шум, все мы побежали в ту сторону, стреляя в кусты наудачу. Обстрел продолжался, наверное, несколько минут, а может, и полминуты – время течёт совсем иначе под нестройный аккомпанемент винтовок.